Неточные совпадения
«Найти — найдете
сами вы.
А я, пичуга
малая,
Скажу вам, как найти».
С ним случай был: картиночек
Он сыну накупил,
Развешал их по стеночкам
И
сам не
меньше мальчика
Любил на них глядеть.
Но сие же
самое соответствие, с другой стороны, служит и не
малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? Нет, не в том. В том ли, чтобы рассуждать? Нет, и не в этом. В чем же? А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
Сие трогательное соответствие
само по себе уже столь дивно, что не
малое причиняет летописцу беспокойство.
Вздернули Ивашку на дыбу, требуя чистосердечного во всем признания, но в эту
самую минуту в пушкарской слободе загорелся тараканий
малый заводец, и все шарахнулись туда, оставив пятого Ивашку висящим на дыбе.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный
малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то
самое, что делают никуда негодившиеся люди.
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и
сам сел на председательское место, потирая
маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
Всякое замечание,
самое ничтожное, показывающее, что судьи видят хоть
маленькую часть того, что он видел в этой картине, до глубины души волновало его.
Старший брат был тоже недоволен меньшим. Он не разбирал, какая это была любовь, большая или
маленькая, страстная или не страстная, порочная или непорочная (он
сам, имея детей, содержал танцовщицу и потому был снисходителен на это); по он знал, что это любовь ненравящаяся тем, кому нужна нравиться, и потому не одобрял поведения брата.
Левину
самому хотелось зайти в эти местечки, но местечки были от дома близкие, он всегда мог взять их, и местечки были
маленькие, — троим негде стрелять. И потому он кривил душой, говоря, что едва ли есть что. Поравнявшись с
маленьким болотцем, Левин хотел проехать мимо, но опытный охотничий глаз Степана Аркадьича тотчас же рассмотрел видную с дороги мочежину.
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим
малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником,
маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро
сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия вод никакого. Он предписал как можно больше движения физического и как можно
меньше умственного напряжения и, главное, никаких огорчений, то есть то
самое, что было для Алексея Александровича так же невозможно, как не дышать; и уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить этого нельзя.
— Вронский — это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из
самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень милый, добрый
малый. Но более, чем просто добрый
малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
Когда Алексей Александрович вошел в
маленький, уставленный старинным фарфором и увешанный портретами, уютный кабинет графини Лидии Ивановны,
самой хозяйки еще не было. Она переодевалась.
Малую часть земли,
самую плохую, он раздавал внаймы, а десятин сорок в поле пахал
сам своею семьей и двумя наемными рабочими.
Войдя в
маленький кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe, [старого саксонского фарфора,] комнатку, такую же молоденькую, розовенькую и веселую, какою была
сама Кити еще два месяца тому назад, Долли вспомнила, как убирали они вместе прошлого года эту комнатку, с каким весельем и любовью.
— Может быть. Едут на обед к товарищу, в
самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того
самого дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные
маленькие ножки.
Говорили про него, что он любит таскаться за Кубань с абреками, и, правду сказать, рожа у него была
самая разбойничья:
маленький, сухой, широкоплечий…
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в
самом деле… Одни скажут: он был добрый
малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
А иногда же, все позабывши, перо чертило
само собой, без ведома хозяина,
маленькую головку с тонкими, острыми чертами, с приподнятой легкой прядью волос, упадавшей из-под гребня длинными тонкими кудрями, молодыми обнаженными руками, как бы летевшую, — и в изумленье видел хозяин, как выходил портрет той, с которой портрета не мог бы написать никакой живописец.
Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать;
маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно
самый воздух.
Впрочем, обе дамы нельзя сказать чтобы имели в своей натуре потребность наносить неприятность, и вообще в характерах их ничего не было злого, а так, нечувствительно, в разговоре рождалось
само собою
маленькое желание кольнуть друг друга; просто одна другой из небольшого наслаждения при случае всунет иное живое словцо: вот, мол, тебе! на, возьми, съешь!
Все мы имеем
маленькую слабость немножко пощадить себя, а постараемся лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт знает куда, к
самым дверям, так что отлетит от него ручка и спинка: пусть, мол, его знает, что такое гнев.
Между крепкими греками, неизвестно каким образом и для чего, поместился Багратион, тощий, худенький, с
маленькими знаменами и пушками внизу и в
самых узеньких рамках.
Запустить так имение, которое могло бы приносить по
малой мере пятьдесят тысяч годового доходу!» И, не будучи в силах удержать справедливого негодования, повторял он: «Решительно скотина!» Не раз посреди таких прогулок приходило ему на мысль сделаться когда-нибудь
самому, — то есть, разумеется, не теперь, но после, когда обделается главное дело и будут средства в руках, — сделаться
самому мирным владельцем подобного поместья.
— И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! — продолжал Плюшкин. — Да и в
самом деле, как прибережешь его? землишка
маленькая, мужик ленив, работать не любит, думает, как бы в кабак… того и гляди, пойдешь на старости лет по миру!
Если бы кто взглянул из окошка в осеннее время и особенно когда по утрам начинаются
маленькие изморози, то бы увидел, что вся дворня делала такие скачки, какие вряд ли удастся выделать на театрах
самому бойкому танцовщику.
Потом сорóка бултыхнула вместе с тележкою в яму, которою начинался узкий переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью; долго работала она там всеми силами и месила ногами, подстрекаемая и горбуном, и
самим барином, и наконец втащила их в небольшой дворик, стоявший на косогоре с двумя расцветшими яблонями пред стареньким домиком и садиком позади его, низеньким,
маленьким, состоявшим только из рябины, бузины и скрывавшейся во глубине ее деревянной будочки, крытой драньем, с узеньким матовым окошечком.
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отец ее был добрый
малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была
самаОт Ричардсона без ума.
Чем
меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала слава
Со славой красных каблуков
И величавых париков.
Я выделывал ногами
самые забавные штуки: то, подражая лошади, бежал
маленькой рысцой, гордо поднимая ноги, то топотал ими на месте, как баран, который сердится на собаку, при этом хохотал от души и нисколько не заботился о том, какое впечатление произвожу на зрителей, Сонечка тоже не переставала смеяться: она смеялась тому, что мы кружились, взявшись рука за руку, хохотала, глядя на какого-то старого барина, который, медленно поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая вид, что ему было очень трудно это сделать, и помирала со смеху, когда я вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость.
Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже была не нужна ему: он надел другую и, перегнувшись перед
маленьким зеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув со всех сторон наши платья и попросив Николая сделать для него то же
самое, он повел нас к бабушке. Мне смешно вспомнить, как сильно пахло от нас троих помадой в то время, как мы стали спускаться по лестнице.
В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темя
маленькую темную шапочку, — и никто бы из
самых близких к нему козаков не мог узнать его. По виду ему казалось не более тридцати пяти лет. Здоровый румянец играл на его щеках, и
самые рубцы придавали ему что-то повелительное. Одежда, убранная золотом, очень шла к нему.
Здесь, в мутном свете остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли
маленькие и большие бочки;
самая большая, в форме плоского круга, занимала всю поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочки лоснился, как отшлифованный.
Лонгрен поехал в город, взял расчет, простился с товарищами и стал растить
маленькую Ассоль. Пока девочка не научилась твердо ходить, вдова жила у матроса, заменяя сиротке мать, но лишь только Ассоль перестала падать, занося ножку через порог, Лонгрен решительно объявил, что теперь он будет
сам все делать для девочки, и, поблагодарив вдову за деятельное сочувствие, зажил одинокой жизнью вдовца, сосредоточив все помыслы, надежды, любовь и воспоминания на
маленьком существе.
Маленькая закоптелая дверь в конце лестницы, на
самом верху, была отворена.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг
сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его
маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех стен и углов.
— Да уж три раза приходила. Впервой я ее увидал в
самый день похорон, час спустя после кладбища. Это было накануне моего отъезда сюда. Второй раз третьего дня, в дороге, на рассвете, на станции
Малой Вишере; а в третий раз, два часа тому назад, на квартире, где я стою, в комнате; я был один.
Катерина Ивановна, как и всегда, чуть только выпадала свободная минута, тотчас же принималась ходить взад и вперед по своей
маленькой комнате, от окна до печки и обратно, плотно скрестив руки на груди, говоря
сама с собой и кашляя.
Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была
маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по
самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
В
самую эту минуту в углу, между
маленьким шкафом и окном, он разглядел как будто висящий на стене салоп.
Ему мерещились высоко поднявшаяся за ночь вода
Малой Невы, Петровский остров, мокрые дорожки, мокрая трава, мокрые деревья и кусты и, наконец, тот
самый куст…
Удар пришелся в
самое темя, чему способствовал ее
малый рост.
Он подошел к столу, взял одну толстую запыленную книгу, развернул ее и вынул заложенный между листами
маленький портретик, акварелью, на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той
самой странной девушки, которая хотела идти в монастырь. С минуту он всматривался в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.
Лежат они поперек дороги и проход загораживают; их ругают со всех сторон, а они, «как
малые ребята» (буквальное выражение свидетелей), лежат друг на друге, визжат, дерутся и хохочут, оба хохочут взапуски, с
самыми смешными рожами, и один другого догонять, точно дети, на улицу выбежали.
Знаете, мне всегда было жаль, с
самого начала, что судьба не дала родиться вашей сестре во втором или третьем столетии нашей эры, где-нибудь дочерью владетельного князька или там какого-нибудь правителя или проконсула в
Малой Азии.
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную
Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину
сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно:
сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
— Да чего ты так… Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал;
сам пожелал, потому что много мы с ним о тебе переговорили… Иначе от кого ж бы я про тебя столько узнал? Славный, брат, он
малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты не знаешь еще? Только что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
Сама бывшая хозяйка его, мать умершей невесты Раскольникова, вдова Зарницына, засвидетельствовала тоже, что, когда они еще жили в другом доме, у Пяти Углов, Раскольников во время пожара, ночью, вытащил из одной квартиры, уже загоревшейся, двух
маленьких детей и был при этом обожжен.
— Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. — Да и за что вознаграждать-то? Ведь он
сам, пьяный, под лошадей полез! Каких доходов? От него не доходы, а только мука была. Ведь он, пьяница, все пропивал. Нас обкрадывал да в кабак носил, ихнюю да мою жизнь в кабаке извел! И слава богу, что помирает! Убытку
меньше!